Евгений Ливянт: «Если ты в силах кому-то помочь — помоги»

Ливянт Евгений Борисович

— На Ваш взгляд, о своих добрых делах надо говорить или все же не стоит?

— Я не знаю ответа на этот вопрос. Есть аргументы и «за», и «против». С одной стороны, я не считаю нужным это афишировать. Когда я стал перечислять деньги на лечение больных детей, даже мои близкие продолжительное время об этом не знали. Мне как-то неудобно было говорить об этом. Потом рассказал жене, оказалось, что она занималась тем же, но мне об этом не говорила. Потом пришел отчет из фонда «Шанс», подопечным которого я помогаю, там было указано, кому из детей перечислялись деньги. Я показал письмо своим детям, мне это показалось важным. Больше об этом никто не знает. Я это не то, чтобы скрываю, просто ни с кем не обсуждаю. Но, с другой стороны, я думаю о том, что это важное и нужное дело и поэтому о нем, наверное, стоит говорить, чтобы помогающих людей становилось еще больше. Хотя сомнения в том, что нужно рассказывать всем об этой моей деятельности, все же остаются. Мы как-то с друзьями обсуждали тему благотворительности, и тогда прозвучало мнение о том, что дело это интимное. И многие так считают. А как правильно – не знаю. Я бы тут никому советов давать не стал.

— Не усматриваете здесь обратную сторону гордыни: мол, я сам делаю, никто не знает, я молодец?

— Нет. У меня другая проблема. Я веду некую общественную деятельность, много публикуюсь по вопросам образования, у меня своя колонка в «Комсомольской правде», своя передача на tut.by, мои статьи появляются в других СМИ, иногда меня приглашают на телевидение. И что бы я ни делал, мне говорят: это пиар. Это одна из причин, почему я не хотел говорить об интересующей вас стороне моей жизни. Я до сих пор не знаю, правильно ли я сделал, что согласился на сегодняшний разговор. Я бы очень не хотел, чтобы после него про меня снова сказали: о, он еще и тут пиарится. Поэтому тут точно не гордыня.

— Если бы все пошли пиариться на этом деле, может, и неплохо бы вышло в итоге.

— Может быть. Но внутренние сомнения существуют. Но вы позвонили, предложили, и, наверное, лучше сожалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано.

— А что Вы чувствуете, когда Вас обвиняют в пиаре?

— Сложно сказать. Наверное, считается, что пиар - это плохо, хотя переводится это слово как «публичные или общественные отношения», и я как раз ничего плохого в этом не вижу. Одно дело, когда пиар — это что-то скандальное, когда артисту надо, чтобы на его шоу пришло как можно больше народу, и не важно, какой ценой этого добиться. Но здесь речь идет о том, что ко мне родители отдают заниматься своих детей, и если я буду нести всякую чушь, то я сам себе окажу медвежью услугу, потому что ко мне никто не придет. При этом говорить, что вот, я сейчас выступлю на телевидении, где расскажу, как я всего себя без остатка отдаю системе образования нашей страны и хочу, чтобы оно стало лучше, и при этом я не подумал о том, что ко мне после этого выступления придет больше учеников, - конечно же, вранье. Я подумал и о том, и о другом, и даже о третьем. То есть мне бы хотелось, чтобы в системе образования недостатков было поменьше, но в то же время я подумал и о том, что если я толково где-то выступаю, то это некая известность, вследствие которой ко мне придет больше учеников. Когда журналисты меня просят о чем-то рассказать или что-то пояснить, я говорю: я скажу, но найдите еще кого-нибудь, потому что когда только я один и вещаю о нашей системе образования все время, то это не нормальная ситуация. Они отвечают, что остальные либо отказываются, либо соглашаются, но анонимно. Либо, если это чиновники, им надо много времени на различные согласования того, о чем они будут говорить. А журналистам надо здесь и сейчас. Здесь и сейчас оказываюсь я. У нас вообще ощущается недостаток позитивного пиара. Когда, например, забирали льготы на поступление в вузы у инвалидов, сирот, сельских жителей, я выступал резко против, жёстко и однозначно говорил об этом безобразии везде, где только было возможно. С точки зрения рекламы или пиара для меня это был минус, потому что это могло не понравиться (и не понравилось!) минчанам, а именно с ними я в основном и работаю. Но это было мое убеждение, и с совестью своей я остался в ладу. А это самое важное.

— А как Вы пришли в благотворительность? Произошел какой-то толчок или некое событие в жизни? Или Вы разделяете существующее мнение, что заниматься благотворительностью надо тогда, когда целиком и полностью обеспечил себя и своих близких, и тогда от избытка начинаешь давать?

— Не могу сказать, что суммы, которые я перечисляю на благотворительность, очень значительные по отношению к тому, что я зарабатываю. Я особо ничем не жертвую, я не скажу, что я что-то существенное отрываю от себя или от семьи. Нет. У меня хороший заработок, и если я пару процентов от него перечисляю на лечение детей, то никакого подвига я не совершаю. И это, поверьте, совсем не кокетство.

Когда я был простым учителем, зарабатывал мизер, это была бедность, граничащая с нищетой, я тогда себе ничего позволить не мог. Но как только я начал неплохо зарабатывать, то никаких сложностей с тем, чтобы отдавать незначительную часть от своего дохода, не возникло.

Про толчок или событие? Я помню один эпизод. Была середина 90-х годов. Время в материальном плане было тяжелое. История произошла в универсаме «Заходний» (я работал как раз в школе в Кунцевщине). Я стою в очереди в кассу. И передо мной старушка, покупающая батон и молоко — просто классика. И ей буквально чуть-чуть не хватает денег, чтобы расплатиться. Продавщица в растерянности, понятно, что она не хозяйка магазина и не может сказать этой бабушке, мол, ладно, идите, ничего страшного. А что делать? Я тихонечко показываю продавщице, чтобы она ее пропустила, а я добавлю. Та сразу все поняла. Поняла и бабушка. Она вдруг неожиданно повернулась и поцеловала мне руку. И ушла. Это был ожог. Я долго не мог прийти в себя и рассказал об этом только самым близким, и то спустя несколько месяцев. Даже сейчас я рассказываю, а у меня внутреннее волнение.

Когда стали появляться просьбы о помощи, а я уже мог себе позволить поделиться деньгами, было много случаев мошенничества. И очень не хотелось нарваться на воришек. К тому времени я уже сотрудничал с «Комсомолкой», а у них есть «Отдел добрых дел». Я знал людей, которые там работали, они публиковали проверенные истории, я доверял им. Дальше узнал о фонде «Шанс». Я поверил ему. Помню, когда я начал перечислять деньги в этот фонд, мне звонили оттуда и спрашивали: какому ребенку направить перечисленную мной сумму? Я просил, чтобы они сами решили этот вопрос. То есть я им доверяю полностью. Более того, они решают за меня мучительную проблему выбора.

— Для Вас важна прозрачность? Вы хотите знать, куда пошли Ваши деньги?

— Нет. Для меня важно доверие. Если бы у меня были сомнения, я просто не сотрудничал бы с этими людьми. Для меня важно то, что я не видел, чтобы «Комсомолка» или фонд «Шанс» делали из этого рекламу. Мне неуютно, когда, например, я вижу акцию в магазине типа «купи у нас чего-нибудь и подари детскому дому». Может, это и правильно, но это не мое.

— Все, что мы делаем в жизни, мы делаем для себя. Кому, по-Вашему, в большей степени это нужно — берущему иди дающему?

— Конечно, это нужно мне. Это важно для меня. Я бы себя плохо чувствовал, зная, что у меня была возможность помочь, опять же — не сильно напрягаясь, но я никому не помог. Мне присылают отчеты из фонда, я вижу, кому из детей помогли и какие суммы пошли на это, и я, суммируя цифры за год, вижу, что лечение одного ребенка я оплатил. Меня радует, что я смог это сделать. Мне кажется, что, если ты в силах кому-то помочь — помоги. Когда сильно обременительно, надо думать. А если не сильно, то чего тут думать, надо делать.

— Сейчас много жестокости и равнодушия. Вы, педагог, как считаете, некую культуру благотворительности можно воспитать? И как должно складываться такое воспитание?

— Государство могло бы создавать условия, комфортную обстановку для развития благотворительности в стране, формировать представление о том, что быть благотворителем — это хорошо. Сейчас, как мне кажется, государство никак к этому не относится. Разве что контролирует, чтобы через благотворительность не отмывались деньги. Надо, чтобы государство показывало, что оно ценит этих людей, такие фонды, как «Шанс», например. Оно должно посылать такие импульсы.

— Ну, а вот Вы, когда рассказали своим детям о тех детях, которым помог фонд «Шанс» (а вместе с ним и Вы), Вы уже показали им пример, разве это не воспитание?

— Нет, ну, я же не сказал: посмотрите, дети, какой у вас хороший папа. Я просто показал им буклет и сказал, что я в этом тоже поучаствовал. Мне не кажется, что надо промывать мозги по этому поводу и постоянно говорить об этом, потому что может возникнуть реакция отторжения. Но, безусловно, самый действенный способ воспитания – это собственный пример.

— Помните у Чехова, в рассказе «Крыжовник» говорится про человека с молоточком, который должен был стоять за дверью каждого довольного и счастливого человека и напоминать о несчастных и больных. Где взять такого человека?

— Вот фонд «Шанс» — «человек с молоточком». Я не считаю для себя возможным давать кому-то советы, агитировать, говорить, что правильно, а что неправильно. В 97-м году я работал в одной частной школе. Там обманывали учителей при начислении зарплаты, т.е. обещали одно, а платили другое. Учебный год я доработал, но сказал, что меня это не устраивает, так нельзя поступать. Речь шла о серьезных для меня деньгах: за год, я посчитал, мне не выплатили порядка 500 долларов — очень приличная сумма по тем временам. Я пошел с претензией к директору, мне ответили отказом. Тогда я начал юридическую процедуру, зафиксировал факт требований того, что мне недоплатили, и что я требую возврата денег. Меня пригласила владелица гимназии и сказала: «Понимаете, я бы с вами рассчиталась, но тогда мне придется и с другими рассчитываться. У меня к вам предложение: давайте, мы эти деньги перечислим в благотворительный фонд». Я сказал: «Нет. Я был бы рад, если бы мог себе позволить эти деньги перечислить в благотворительный фонд, но я не так много зарабатываю». Сейчас я бы, возможно, подумал над этим предложением. Тогда – категорически нет. Да и благотворительность такая сомнительна. Нельзя жертвовать за счет других. Поэтому призывать кого-то считаю неправильным.

Понимаете, когда я достаточно зарабатываю и говорю при этом другим: давайте мы все будем отчислять деньги, мне справедливо возразят: ты это можешь себе позволить, поэтому и говоришь, а мы тут едва концы с концами сводим. Разве я имею на это право? Совсем другое дело, когда человек жертвует всем, что имеет, или значительной частью своего состояния.

Есть еще один аспект моей работы, который нельзя напрямую назвать благотворительным, но он очень близок к этой теме. У меня в планах сделать ряд передач об образовании с детьми-инвалидами или сиротами, которые учатся в вузе. Я бы хотел поговорить с ними о том, что им пришлось преодолеть, чтобы получить образование, каково им учиться и так далее. Очень хочется привлечь к этой проблеме внимание не только простых обывателей, но и чиновников, от которых во многом зависит судьба таких ребят. Вот этим проектом я планирую заняться в ближайшее время. А пока ищу собеседников для этой передачи. Буду очень рад, если мои усилия приведут хотя бы к небольшому улучшении ситуации с получением хорошего образования этих ребят, ведь сегодня положение дел здесь просто плачевное.

Гелия ХАРИТОНОВА 

Статья размещена в газете  «Богадельная, 32».